Дети — не то, чем кажутся. Как Эдуард Веркин превратил детский хоррор в русский «Твин Пикс»

Эдуард Веркин — это Дэвид Линч нашей детской литературы. Его произведения пронизаны саспенсом, атмосферой тревожного ожидания, населены чудаковатыми персонажами, а действие обычно разворачивается в каком-нибудь среднерусском «Твин Пиксе» с лесопилкой, унылым краеведческим музеем и неизбежным Черным вигвамом за околицей. Литературный обозреватель Василий Владимирский рассказывает о том, как писатель соединяет фольклор с хоррором, предсказывает будущее и изображает детей с задатками серийных убийц.

При всем разнообразии современной русской словесности Веркин — автор уникальный. Массовое переиздание его повестей и романов, наверное, лучшее, что случилось в детской литературе за последнюю пару лет. Да и не только в детской — Веркин не боится заступить на территорию других жанров, чтобы и там показать класс.

Сборник повестей о том, как дети выживают в российской глубинке

Читать

В большой повести «Страж водопоя» Марсель и Светлана, брат и сестра, застревают в провинциальном городе Холмы. Русский Север, деревянное зодчество, ласковые и приветливые аборигены, сытная еда, ленивая расслабленность, обильно разлитая в воздухе. Романтика внутреннего туризма: «А я иду по деревянным городам, и мостовые скрипят, как половицы». Вот только нигде в этом городе не ловится интернет и нет мобильной связи — говорят, буря повалила вышку. Вот только картина с жутким босховским сюжетом в дальнем углу краеведческого музея до дрожи пугает юных туристов и начинает преследовать их в кошмарах. Сбежать из Холмов не получится ни по шоссе, ни на своих двоих через лес — непременно заплутаешь, забредешь в непроходимое болото, разобьешь машину на крутом повороте. А местные чудо-плотники, гордость России, ночь напролет стучат топорами, тянут мост через Калинов ручей, словно боятся опоздать к красному дню календаря.

Веркин использует здесь один из классических фольклорных сюжетов, давно вошедший в канон хоррора: жертвоприношение случайных путников местночтимому кровавому божку. Но Марсель со Светой тоже не лыком шиты, они не совсем те, за кого себя выдают: автор прозрачно намекает на это на протяжении 300 с лишним страниц, а в последней главе, не сдержавшись, разом раскрывает все карты. Пожалуй, напрасно: легкая недоговоренность ему больше к лицу.

Повесть «Цвет страха», включенная в тот же сборник, гораздо короче и энергичнее. Снова брат и сестра (на сей раз сводные), Галка и Тим, снова российская глубинка, снова таинственные совпадения и мрачные знамения, снова очевидное обращение к фольклорному архетипу. В 1970-х в лесах, окружающих село Октябрьское, приключилась трагедия: бесследно сгинула девочка Поля, двоюродная бабушка главных героев, а через несколько лет следом за ней и их прадед, бывший инженер-путеец, слегка тронувшийся умом от горя. Исчезновения сопровождались некоторыми странностями, но тогда и власти, и местные жители предпочли закрыть на это глаза. Полвека спустя подростки пытаются разобраться, что же приключилось с Полиной, восстановить ход событий — и на беду свою реконструируют давнее событие чересчур точно.

Отдельный интерес эта повесть может представлять для тех, кого хлебом не корми — дай порассуждать о предсказательной силе научной фантастики. К примеру, вот ключевой диалог между главными героями:

«— Надо читать дрянную фантастику, — сказала Галка. — Про попаданцев, пришельцев и апокалипсис. Мир на краю апокалипсиса, ты в курсе?

— Он последние пятьсот лет на краю, — ответил я. — Во времена Гуттенберга ждали конца света каждую неделю, но так и не дождались.

— Ни в каком Средневековье апокалипсис был вообще невозможен, — возразила Галка. — Хотя бы из-за того, что не было дорог. Каждый городишко был изолирован от других, распространение чумы можно было сдержать кордоном на дороге и известью. Сейчас чума разойдется по миру за считаные недели. Дороги, самолеты, экспресс-почта — никто и не заметит заразу…»

Написано, напомню, в 2015 году. Шах и мат тебе, Жюль Верн!

Психологический роман про трудного подростка, лишенного эмпатии

Читать

Плотнее всего напичкан чудаками и фриками, как ни странно, «Мертвец», роман вполне реалистический, без всей этой мистической жути — да еще отмеченный в 2009 году национальной премией «Заветная мечта», одной из главных наград в нашем детлите. Сенька, брат главного героя, помешан на похоронах животных, собирает по всему городку сбитых собак и дохлых кошек и погребает их со всеми почестями — получается настолько профессионально, что сам местный мэр поручает ему проводить в последний путь своего любимого мастифа. Илья по прозвищу Вырвиглаз, близкий приятель главного героя, постоянно придумывает фантастические истории, в которых якобы принимал участие, причем врет на диво складно и убедительно — пока сам все не испортит, перегнув палку в последней фразе. Кроме того, Вырвиглаз — мастер ни с того ни с сего говорить гадости, за что часто бывает бит — но уже привык и смирился со своей участью.

Наконец, сам рассказчик, Никита Слащев по прозвищу Леденец, ценитель советских производственных романов и дрянной научной фантастики, бойкий юноша с задатками начинающего социопата. Ну, знаете — лягушек поубивать, потренироваться в меткости на кошке, полюбоваться на открытый перелом:

«Появился радиоэлектронщик. Он тащил перед собой черную шестнадцатикилограммовую гирю, видимо, из спортзала, он краснел лицом и обливался потом. Вдруг захотелось, чтобы он уронил эту гирю на ногу и раздробил себе пальцы. Нет, я никакой неприязни к этому научному работнику не испытывал, но это наверняка было бы весело».

Ага, веселуха, животики надорвешь.

В «Мертвеце» Веркин вообще высказывается о героях-подростках сурово, без всякого сюсюканья. Все они норовят поддеть, уязвить, побольнее ранить друг друга. Когда родители поручают Никите присмотреть за сыном влиятельного начальника, недавно переведенного в их город, и по возможности подружиться с ним, главный герой воспринимает это как очередное предательство, как беспардонное вторжение в его личное пространство. За несколько недель Слащеву-младшему не удается стряхнуть с хвоста навязчивого спутника, которого он сразу же окрестил Упырем, и тогда Леденец начинает всерьез обдумывать самые радикальные варианты решения этой проблемы.

Говорят, до полового созревания психиатры не диагностируют у подростков социопатию: слишком многие проявляют симптомы этого расстройства, но далеко не из каждого вырастает полноценный серийный убийца. Никита остроумен, ироничен, у него прекрасно развита фантазия, он просто талантлив, наконец: записывает в заветную тетрадку свои наблюдения, экспромтом выдает потрясающие истории, хохмит напропалую. Жизнь маленького городка, показанная нам с его точки зрения, превращается в абсурд, гротеск, черную комедию. Но социопат не обязательно кровавый маньяк-расчленитель с топором, он может обладать особой харизмой, магнетической притягательностью — как, например, Чарльз Мэнсон или большинство публичных политиков. Это просто человек, лишенный эмпатии, физически не способный воспринимать чужие эмоции как свои. И вот с сочувствием у Никиты действительно большие проблемы, в этом он сам признается прямым текстом:

«Жалость последнее чувство. Никого жалеть не надо. <…> Жалости заслуживают лишь больные и беспомощные. Остальные — нет. Остальных в шею. Только в шею».

В «Мертвеце» Веркин прозорливо умалчивает, сделал ли главный герой первый шаг к превращению в провинциального Чикатило или дело ограничилось яркой фантазией. Открытый финал, классика жанра. Ну а для ценителей сентиментальных историй о хрупком чуде детства — прямое предупреждение: следи за собой, будь осторожен! Не расслабляйся, прикрывай тыл!

Детки — они как те линчевские совы: совсем не то, чем кажутся.